Неточные совпадения
В отношениях людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди рождались с этою
болезнью души, наследуя ее от отцов, и она
черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью.
— Я по письму Егора Егорыча не мог вас принять до сих пор: все был болен глазами, которые до того у меня нынешний год раздурачились, что мне не позволяют ни читать, ни писать, ни даже много говорить, — от всего этого у меня проходит перед моими зрачками как бы целая сетка маленьких
черных пятен! — говорил князь, как заметно, сильно занятый и беспокоимый своей
болезнью.
Хлеб был, тоже смотря по
болезням,
черный или полубелый, порядочно выпеченный.
На левом виску имел он белое пятно, а на обеих грудях знаки, оставшиеся после
болезни, называемой
черною немочью.
Рыба имеет
болезни, которые часто обнаруживаются
черными пятнами по всему телу; если эти пятна находятся только на поверхности кожи, то рыба переносит их благополучно, но если чернота пойдет вглубь и коснется внутренних органов — рыба умирает.
Илья заметил, что
болезнь деда очень беспокоит буфетчика Петруху и дядю Терентия. Петруха по нескольку раз в день появлялся на
чёрном крыльце трактира и, отыскав весёлыми серыми глазами старика, спрашивал его...
Фома, стоя на груде каната, смотрел через головы рабочих и видел: среди барж, борт о борт с ними, явилась третья,
черная, скользкая, опутанная цепями. Всю ее покоробило, она точно вспухла от какой-то страшной
болезни и, немощная, неуклюжая, повисла над водой между своих подруг, опираясь на них. Сломанная мачта печально торчала посреди нее; по палубе текли красноватые струи воды, похожей на кровь. Всюду на палубе лежали груды железа, мокрые обломки дерева.
Елена послала продать свое
черное шелковое платье, единственную ценную вещь, которою она еще владела: за это платье ей дали 25 рублей, а
болезнь между тем длилась.
Он постарел за эту
болезнь на десять лет; лицо его получило рановременные глубокие морщины, прекрасные
черные глаза его потухли, изо рта выпали почти все передние зубы.
Являлся механик Павел Солнцев, чахоточный человек лет тридцати. Левый бок у него был перебит в драке, лицо, желтое и острое, как у лисицы, кривилось в ехидную улыбку. Тонкие губы открывали два ряда
черных, разрушенных
болезнью зубов, лохмотья на его узких и костлявых плечах болтались, как на вешалке. Его прозвали Объедок. Он промышлял торговлей мочальными щетками собственной фабрикации и вениками из какой-то особенной травы, очень удобными для чистки платья.
Ломаю конверт и достаю грязноватый листок, на котором начинается сначала долгое титулование моего благородия, потом извинения о беспокойстве и просьбы о прощении, а затем такое изложение: «осмеливаюсь я вам доложить, что как после телесного меня наказания за дамскую никсу (т. е. книксен), лежал я все время в обложной
болезни с нутренностями в киевском вошпитале и там дают нашему брату только одну булычку и несчастной суп, то очень желамши
черного христианского хлеба, задолжал я фершалу три гривенника и оставил там ему в заклад сапоги, которые получил с богомольцами из своей стороны, из Кром, заместо родительского благословения.
— Ох, — говорил Михаиле Степанович, притворившийся больным, — ох, ma chere, зачем это ты употребляешь такие слова, мое ухо не привыкло к таким выражениям. У меня от забот, от
болезни (он жаловался на аневризм, которого у него, впрочем, не было) бывают иногда
черные минуты — надобно кротостью и добрым словом остановить, а не раздражать, я сам оплакиваю несчастный случай, — и он остановился, как бы подавленный сильными чувствами.
Наружность поручика Чижевича говорит о бывшей красоте и утраченном благородстве:
черные волосы ежиком, но на затылке просвечивает лысина, борода острижена по-модному, острым клинышком, лицо худое, грязное, бледное, истасканное, и на нем как будто написана вся история поручиковых явных слабостей и тайных
болезней.
Так, вероятно, в далекие, глухие времена, когда были пророки, когда меньше было мыслей и слов и молод был сам грозный закон, за смерть платящий смертью, и звери дружили с человеком, и молния протягивала ему руку — так в те далекие и странные времена становился доступен смертям преступивший: его жалила пчела, и бодал остророгий бык, и камень ждал часа падения своего, чтобы раздробить непокрытую голову; и
болезнь терзала его на виду у людей, как шакал терзает падаль; и все стрелы, ломая свой полет, искали
черного сердца и опущенных глаз; и реки меняли свое течение, подмывая песок у ног его, и сам владыка-океан бросал на землю свои косматые валы и ревом своим гнал его в пустыню.
Недель через шесть Алеша выздоровел, и все происходившее с ним перед
болезнью казалось ему тяжелым сном. Ни учитель, ни товарищи не напоминали ему ни слова ни о
черной курице, ни о наказании, которому он подвергся. Алеша же сам стыдился об этом говорить и старался быть послушным, добрым, скромным и прилежным. Все его снова полюбили и стали ласкать, и он сделался примером для своих товарищей, хотя уже и не мог выучить наизусть двадцать печатных страниц вдруг, которых, впрочем, ему и не задавали.
Богатый и одинокий купец Лаврентий Петрович Кошеверов приехал в Москву лечиться, и, так как
болезнь у него была интересная, его приняли в университетскую клинику. Свой чемодан с вещами и шубу он оставил внизу, в швейцарской, а вверху, где находилась палата, с него сняли
черную суконную пару и белье и дали в обмен казенный серый халат, чистое белье, с
черной меткой «Палата № 8», и туфли. Рубашка оказалась для Лаврентия Петровича мала, и нянька пошла искать новую.
Она стала носить бессменно однообразного, самого простого фасона
черное шерстяное платье зимою и такое же светлое ситцевое платье летом; лечила у крестьян самые неопрятные
болезни, сама своими руками обмывала их раны и делала кровавые разрезы и другие простые операции, и при этом ни за что не хотела поручить присмотр за больным горничным девушкам, ибо она находила, что горничные слишком деликатны и «нос воротят».
Увидев дядю с семейством, супруги пришли в ужас. Пока дядя говорил и целовался, в воображении Саши промелькнула картина: он и жена отдают гостям свои три комнаты, подушки, одеяла; балык, сардины и окрошка съедаются в одну секунду, кузены рвут цветы, проливают
чернила, галдят, тетушка целые дни толкует о своей
болезни (солитер и боль под ложечкой) и о том, что она урожденная баронесса фон Финтих…
Огромные
черные глаза, занимавшие теперь чуть ли не целую треть лица, смотрели все так же тускло и устало, а следы безобразной стрижки несказанно уродовали это до сих пор прелестное в своей неправильности личико. Теперь оно выглядело ужасно. Бледное-бледное, без тени румянца. Губы сжатые и запекшиеся. Заострившиеся, словно от
болезни, черты… И в них полная, абсолютная апатия и усталость.
Первым появился Остерман, которого по причине
болезни ног везли в извозчичьих санях в одну лошадь. На нем был небольшой парик,
черная бархатная фуражка и старая короткая лисья шуба, в которой обыкновенно сидел он у себя дома.
Казенный двор нам уж знаком. В том самом отделении
черной избы, где содержались сначала Матифас, переводчик князя Лукомского, и потом Марфа-посадница, заключили Антона. Вчера свободен, с новыми залогами любви и дружбы, почти на вершине счастия, а нынче в цепях, лишен всякой надежды, ждал одной смерти, как отрады. Он просил исследовать дело о
болезни царевича — ему отказано; злодеяние его, кричали, ясно как день.